Friday, October 13, 2006

фр@гM€нt°ы I

фр @гM€ны

The seim anew.

Joyce

Легко, стремительно, без тени старательности.

Человек, когда он занимается наукой, хочет узнать. Искусство же служит строительству его «дома» в мире. Его «гнезда», «кокона» – смерти? перевоплощения?

Театра в жизни больше, чем мы думаем.

Чтобы «понять», нужно оторваться от «поэта», от «художника», перестать им быть хотя бы «виртуально»; но это страшно: это значит всё начать сначала.
(самоубийство Цветаевой: она погибла в советской западне, поскольку созданный ею дом «поэт Цветаева» был разрушен в считанные часы, едва она пересекла границу «возвращения на родину». То, благодаря чему она находила внимание, поддержку и любовь, потеряло всякую ценность в условиях простого выживания. В советских джунглях «дом» не спасал.)

Делать свой «дом» из людей, из связей, из отношений вокруг написанного, подуманного, сказанного. Художник редко больше своего искусства, «еще что-то» сверх своей продукции. Она же предлог и повод к «социальному». Люди повторяют имена, повторяют, а потом вдруг поворачиваются к тем, о ком они говорили чаще других и громче: социальная связь, клеточная сплоченность прочнее.

Порывистость, независимость подпадали под нож. Тягучесть и плывучесть Ахматовой внушали меньше опасений, не зажигали тотчас государственной ярости.

Подталкивает к краю, к... раю. Заниматься вещами интересными. Приближаются некоторые еще крепкие, не старые, интересуясь результатами, а потом уже увлечены другим и другими. Солидарность имеет пределы. В последний раз оглянуться на отставшего, уже помещенного в яму. Ах, как странно и интересно умирать. Если б еще поменьше усталости из-за тесноты мансарды и вообще нищеты. Но тут уж ничего не сделаешь: попался на удочку добровольной бедности. С Богом-то она не страшна, да Он приходит и уходит, когда хочет.

Моя исключенность из жизни ведет к исключительности.
»«
((Потерял записную книжку и огорчался. Искал ее по карманам и не находил. Пока сегодня не надел вельветовый пиджак по случаю посвежения воздуха. И нашлась книжка в правом кармане. Как странно все, как нелепо! Готье, Гессе, – немыслимо читать ныне всё это, немыслимо, невозможно.))

Еще в 98 хотелось к тому подойти, к той прикоснуться, словно за пятнадцать лет одиночества я что-то потерял, не узнал вовремя. Когда не говорили – думал, что не хотят секреты открыть какие-нибудь, потому что своим меня не считают. Собирал, однако, информацию, пока не выяснилось, что просто не знают. Отдельные бродячие сведения, выуженные оттуда да из передач, случайные соображения, и всё. Однажды проснулся свободным. Никто ничего не знает. Ни ныне, ни в прошлом. Есть, конечно, некоторые сведения. Потом одни повторения.
Свобода от необходимости быть вместе со всеми.
А взятый в отдельности человек – космос. Вот почему в отдельности надо оставаться, но пока не состаришься и не перестанут звать тебя в партнеры то в кровать, то на сцену, этого не знаешь.
Созерцание своего внутреннего: там-то и обнаруживается нечто новое, то есть прорывающееся откуда-то (из другого мира, например). Бывает, отрывки речи непонятной или музыки странной пробиваются, а настроиться на волну невозможно.

Глядя в телескоп и шаря, словно слепой в своей темноте, дрожащими руками математических вычислений в далеком космосе, затем вообразить малютку-Землю глядя оттуда. Уж какой там бог-небог… песчинка, да и только. А тут тираны усы топорщат и злобно стреляют во всех, скрипя сапогами, попы ходят в митрах из искусственного волокна, загоревшие на альпийских лыжных станциях капитаны индустрии да прессы, непрошибаемые в своей глупости метафизической… ну, куда тут деться? На дачу к себе, в объятия сладкие аспирантки или уж вообще нуждающейся в евро девушки…

@

Отмена смертной казни есть косвенное признание фундаментальной несвободы человека, того, что он может быть жертвой помыслов и игрушкой инстинктов. Что же такое «он», не поле ли «битвы» дьявола и Бога? Точнее, не битвы, а взаимодействия.

«»
Авторы часто едят и пьют, и рассуждения героев привязаны к ощущениям вкусно-невкусно. Недовольство и брюзжание, что другие всё делают не так, как надо. А вот этот автор в Сибири знает, как надо: ходить в церковь, верить в Бога. Цитаты из молитв там и тут. Вот если бы они делали, как надо, то и автору было бы приятнее и легче жить. И тогда бы он похвалил. А может быть, и поругал бы за нерадивость.

Помилуйте, какой прогресс? Чего? Всюду упадок, моральный, технический, культурный. Сидишь, пригорюнившись. А потом покушаешь, и делается как-то легче. Не совсем все-таки пропало дело. Есть надежда, есть (лишь бы до ужина дотянуть).

а-а-а- @ !!!

В больнице, перед усыплением: приготовься умереть – и всё будет хорошо. Если еще нужно Ему, чтобы ты проснулся, то проснешься. 22 09


Тема секрета: выгороженное пространство (общения); «комната встречи» двоих, виртуальная интимность. Почему человек не рассказывает всё? Рассказывающий всё не интересен. Было время, когда я рассказывал всё и отвечал на любой вопрос (упражнение «безымянный игумен»; у Лествичника – Бог во всяком встречном). И люди не задерживались: ничего нового, любопытство не разбуживается, не задевается; страсть к исследованию и находкам (охотничьим) не имеет пищи среди честных, прямых и открытых. Они удобны также для подчинения, против них хитрец легко находит прием.

[Народ хочет узнать секрет и тайну, приобрести знание: об этом – успех «Да Винчи кода». Это ведь трогательно, что проданы миллионы экземпляров книги. Люди поверили искренне! ]
Подстроить выбор заведомо ложный было бы обманом. А тут в «индивидуальном сознании» человека сложился рассказ, мозаика из высказываний, не содержащий ничего нового, однако он удержал внимание «среднего человека»; произведение заложили в машину книжного маркетинга, как это делается с тысячами других. Но этот почему-то всплыл из пучины тысяч. Деньги маркетинга сделали деньги. Не обман, а коммерческая хитрость, всем известная, и удача. Обман – для культурного человека, понимающего, что тут нет ни кода, ни Да Винчи.

о0о
…в тот вечер была поразительно красива. Жаловалась на непонимание. «Чувство, что время уходит, и потом его не наверстать». В автомобиле. Остановившись вблизи набережной, я привлек ее к себе. И это сладчайшее целование. И снова. И опять. Она, кажется, ответила мне. Освобождалась ли… на словах. Легкая ирония нас обоих, пафос, китч пафосный. Возникновение «пространства секрета», наслаждение, отсутствие какого-либо «морального тормоза». Выгораживание пространства встречи с помощью секрета. Приготовление к зачатию, которое, конечно, почти всегда виртуально, продукт культуры, сублимированное нечто
!+?
Читая «Ожидание Забвение» Мориса Бланшо.

«Если ожидали чего-либо, то ждали уже не так напряженно. …В ожидании потеряно время. «Ждать» дает время, отнимает время, но оно не то же самое, которое дано илиотнято. Если в ожидании чего и не хватало, так именно времени ждать.
Это обилие времени, которого не хватает, эта обильная нехватка времени. …ожидание не дает ему времени на ожидание»

Пометки карандашом на экземпляре муниципальной библиотеки, обильные в начале, все реже к середине и исчезают в конце. Да и мой собственный интерес притупляется. Вторая часть, «Забвение», кажется искусственной, нарочитой добавкой, плодом скорее авторской дисциплины, чем творческой необходимости.
Навязала ли себя логика произведения? Начатая со вниманием, в ожидании завершения, она соскользнула в скучное и в забвение.

[перечитывая мой собственный русский перевод, мне труднее его понимать, чем французский текст, кажущийся совсем ясным. Гм.]



Осенью 05: тот жег книги, а эти, юные, жгут школы. Тот жег евреев, а эти подожгли автобус с инвалидом.

Комендантский час для подростков до 13 лет был впервые введен в городе Дрё (60 км от столицы) в 97-м и тогда же аннулирован Государственным Советом. В 2001 тот же Совет утвердил комендантский час во многих городах.
Префект Сен-Дени жалуется на растущую «небезопасность» в газете «Монд» (20 9 06). Полиция-де ловит, а судьи, мол, выпускают. Предвыборная игра.

Правительству выгодна жизнь, которую ведут десятилетиями во Франции сотни тысяч населения: страхи и ужасы, депрессии, унижения, чувство беспомощности перед наглыми молодцами, «хорошо известными полиции».
Конечно, у этих погромов в пригородах (а теперь и в городах) есть социальное содержание, в том числе «расизм по-французски», который отводит иностранцам уголок и там их оставляет. Общество «непроницаемо» для этнически других жителей; своеобразный «нормандский католицизм», перешедший в нравы.
Есть нечто совсем простое: обычная детская и подростковая жестокость, не отсекаемая, не подавляемая, вырастает в…налетчика штурмовика.
Реальные цифры подростковой преступности; юридическая обработка рецидивистов; их изолирование от подростковой среды, как часть систематической дегероизации преступных элементов.

«Серийный киллер» пишет в тюрьме книгу, уже написал, уже есть и издатель, готовый издать ее миллионным тиражом. Уже потекли у всех у них слюнки. Прокурор запретил. Неэтично по отношению к жертвам и их семьям. Все-таки приятно, что шоубиз на не весь мир могуч и вонюч.

»«
Омерзительность, как эстетическая категория: Бекон омерзителен, например. Эстетическое омерзение, как цель художника.
Это не простое отвращение, не упрощенное отвращение. Красивое и чувственное различаются, хотя оба могут быть просто приятны. Со времен Хайдеггера различается ужас и простой страх.
Эстетическое отвращение делает относительным эстетическое совершенство и увеличивает его притягательность. Уровень, оцениваемый как посредственный до процедуры омерзения, принимается после нее как превосходящий. Таким образом, произведения Бекона, Манцони, Дюшана, кое-что Пикассо (редки художники конца ХХ века, которые не отозвались на требования отвратительного), воспринятые как отвратительные, способствовали динамизму и культуре восприятия.
Не ясно ли, что слишком бедно сказать «дерьмо» или «отвратительно». Необходимо подняться от первичного движения омерзения к отвращению эстетическому. Оно не что другое, как сигнал бедствия человеческого духа, дорожный знак, предупреждающий об опасности и указывающий путь к положительному эстетизму. Вы убедитесь сами, с какой точностью, с какой остротой ваш глаз, омытый и очищенный отвращением, будет обозревать картину Возрождения.
Sans dégoût, pas de bon goût.
(«Похвала отвращению»)


Подонки, сказал «министр интерьера» (внутренних дел) по поводу двух-трех молодых людей, забивших до смерти фотографа 56 лет, на глазах его жены и ребенка. Молодые погромщики приняли наименование на свой счет.
Они идентифицировали себя с агрессорами. Чаще негативное суждение о ком-либо заставляет отделиться от критикуемых, отойти на расстояние.
А тут, наоборот, негативное суждение вызвало лавину идентификаций, возмущение.
Знать общее число молодежи в «горячих кварталах», число прямых участников в событиях, установить динамику в цифрах.
Заинтересована ли полиция иметь полную отчетность? Она бросала бы тень на ее работу, на ее усердие… Выговоры от начальства, насмешки прессы. Нет, лучше не знать всего. Как и когда-то совсем в другой стране «зрелого социализма».
Полицейский Ремо вышел на пенсию и стал охранником в Нотр-Дам. «Николя, – сказал он однажды, – если я дожил до седых волос, то, конечно, не бегая за гангстерами…» (он умер в два месяца от скоротечного рака).
В 81-м у меня украли велосипед. Очистили всю стоянку велосипедов возле станции Сен-Жорж, где пассажиры оставляли велосипеды и ехали на электричке в Париж. Мой был новый, спортивный «пежо», мечта советского детства. Потрясенный, я пошел на полицейский пост: – Здравствуйте. У меня украли велосипед. – Здравствуйте. Да, да, здесь воруют. И что вы хотите? – Заявить. – А зачем вам? (пожимая плечами) Он был застрахован? (и компании нужно заявление в полицию для установления факта кражи).
А был налет: команда приехала на фургоне, с заводскими кусачками, и взяли всю стоянку, велосипедов двадцать.
Полиции не нужна даже статистика.
Вряд ли с тех пор что-нибудь изменилось.

~
«Медиа»: порождает ли она события как отражение имевших место? Наименование, повторяемое медией, становится ли причиной события в другом месте и контексте?
Педофил Dutrou в Бельгии и дело о педофилии в городке Outreau (дело d’Outreau); скандальная известность человека сделала ли следователя более подозрительным в отношении городка? Мобилизовала ли его карьеристские устремления?
Способствовала ли известность фирмы Oréal назначению господина Oréal префектом департамента Ёр?
Повлияло ли присуждение нобелевской премии 2004 австрийской писательнице Jelinek на присуждение премии Французской Академии 2005 французской писательнице Jelinek 82 лет?
Кусочки моей коллекции.
Похоже, что кгб-фсб прибегал к приему «удвоения» имен для уменьшения влиятельности лица в публичном пространстве, делил «вес известности», чтобы известность оппозиционера «давила» меньше.

)*(
Библиотека ЛангзО (институт восточных языков). Невозможно получить журнал «Грани»: в далеком хранилище «сломалась информатика» и неизвестно, когда починят. Уж если я, автор, в 2006 году не могу добраться до собственных текстов, то что же другие в 70-80-е? Какую прочную систему замалчивания организовали левые! Как они плясали все под дудку к.г.б.! как удобны были палачам и мечтатели, и циники!

»«
Никак не выбраться, не пробиться из-под шапки бедности. Под шапкой-невидимкой нищеты.

Они играют в жизнь, как в шахматы: вон король и дама, а я офицер при них, конь, ладья. Пешка? Нет, так о себе не думается. Да пешка думать и не может, она ходит вперед.
Я-то думал, что изложено всё. А это был всего лишь конспект, набросок предстоящей жизни.

)*(
Сюжет: светский прием, встреча и разговор полузнакомых людей. Всматривался напряженно, стараясь вспомнить, где видел это лицо, этот нос, эти глаза. Называется «Прием» (гостей, переходящий в литературный). (как в повести Соковнина «Обход профессора», которая начинается утренним обходом, а кончается победой врача над больным. Между прочим, Прешак понял это превосходно (в своей книжке «Советская литература» Que sais-je ? 1977, впоследствии уничтоженной французскими властями). Впервые я почувствовал, что француз может выучить русский язык по-настоящему).

В статье критика: где они, шедевры Самиздата? Вот, например, «Обход профессора» Соковнина. Несомненный шедевр. И что же, всем известен, о нем написали, упомянули включили? Так что дело не в этом. В литературу ходят не за шедеврами. А: убить время, забыться от действительности, подсмотреть чужую жизнь, «найти себя» в персонаже. Ну, и узнать что-нибудь, пополнить образование.
Для критика интересное произведение – острие его собственного «копья», которым он пробивает себе дорогу к «положению». [торговец чужими розами – розами садовника, фазанами охотника].
Впрочем, добротное резюме произведения имеет свое достоинство в наше время изобилия и перепроизводства.

Столько стихов хороших, а читать их не нужно. И книг много, а читать некогда, потому что много других.
Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать, – и наше время занято продажей несуществующих рукописей.
Достигло в этом своего рода искусства.

Загадка свежести прозы Булгакова.
Упругости, веселья.
Тайна ремесла? Таланта.
Это интересно. А не нытье о том и об этом. О несбывшемся. О сорвавшейся с крючка рыбе.

«…Россия, в отличие от народов счастливых существованием законодательной традиции, выборных институтов и т.п., в состоянии осознать себя только через литературу, и замедление литературного процесса посредством упразднения или приравнивания к несуществующим трудов даже второстепенного автора равносильно генетическому преступлению против будущего нации». Бродский о Цветаевой, 1979.
Вот какой у меня защитник в ххi веке…Вдруг прочтет его кто-нибудь, издатель совестливый, например, да как подумает: а ведь он прав… А потом как прочтет мои рукописи и подумает: а не попробовать ли продать? И дело сделано.

Когда философы начинают говорить слишком сложно, не значит ли это, что им нечего сказать? Приходится тогда философствовать поэтам.

Некролог Надежды Мандельштам у Бродского [V]: отличный. И я помню о негодовании «творческой интеллигенции» на «Воспоминания» вдовы. Бычков Сергей приносил сарказмы от Шервинского, кажется, у которого он секретарствовал в начале 70-х. Нет-нет, мемуары замечательные, точные.
Ω

@ @ @ ааааа…

Попытки зацепить, начать полемику, войти в круг, устроиться в комфорте общения. Войти на правах победителя, завоевателя. Захватить, отхватить.
«»
Добавка о Ровнере: нет цельности, писала критика. По какому праву требовать то, чего не существует? Мы живем в эпоху обломков, господа. Ребенок дорастает до определенного возраста – и обламывается, как ветвь, в хаос «становления». Сама жизнь, господа, не имеет продолжения, кроме как у некоторых счастливцев.
»«
«‚Soliloquium‛ не написан, а записан во время моего христианского «фундаментализма», а он, боюсь, не хайвей. Это было 13 лет пощения (голодания), упражнений на самоуничижение и проч., вся программа Лествичника, Шартреза и собственных изобретений. И богооставленности, наконец. В нем есть два маленьких моих открытия: эволюция Хевы к Яхве, и повторение/отражение ее в христианстве; и смысл приснодевственности Марии. Если Бог даст – я перепишу когда-нибудь «Солилок», смягчая идеограммическую сторону дела, очеловечивая, приближая к тому, как было «на самом деле». Вообще это не произведение, а буй для памяти, когда сия начнет отказывать. В настоящем виде – это должен быть «Робинзон Крузо» со своими дикарями и пятницами, но погруженный «в историю». В конце ХХ века я жил как человек средневековья, или почти как. Время восторга и крайнего страдания. Немыслимой густоты бытия. У меня по нему ностальгия, какая бывает у бывших заключенных, уцелевших солдат, вообще переживших крайние состояния.
Ныне я жалею о своем «доверии к традиции», которая живет своей жизнью и прямого «опыта» принимать не может, хотя бы и называла те же имена. Она пересказывает, например, распятие Христа, но сама предпочитает мягкую постель и вкусную еду. Пеньковую веревку Франциска сменил шелковый шнурок францисканцев. Разница радикальная. Поразительное в том, что находятся францисканцы, возвращающиеся к веревке! (аббат Пьер, например). Но в целом «предание», храня, конечно, «информацию о начале», «начало» предает. Я убил массу времени и сил на «функционеров традиции», простых «потребителей» социального статуса, мотивируя трату времени тем, что это «новые язвы Христа», которые, подражая Ему, надо принять и нести*; сегодня я думаю, что нужно было немедленно от этих функционеров уходить (послушаться ап.Павла: «ни с кем не советуясь, ушел в пустыню»), как и от всего института (который меня никогда и не принял, опасаясь «протестантизма», сумасшествия, ереси). Но нельзя в одноместности жизни и времени «вернуться и попробовать другой путь». Подчас думаю также: нужно было ехать в Америку, следуя зову и логике радикального освобождения от совдепа – продукта Европы; я застрял во Франции среди владельцев «национального достояния», они заняты инвентаризацией имущества всякого рода, культурного и экономического. Для свободного слова и дела места не остается. Но тут насчет Америки ты, быть можешь, скажешь иначе…
Сейчас моя жизнь очень связана с психическим (только ли…) угасанием дочери Марии. С декабря месяца я шепчу иногда себе: тсс! Привык к тому, что дела не поправишь, и «плохо» стало нормой; а вот, оказывается, может быть хуже. Я как человек, который сидит на берегу и видит, что другой тонет. И ничего нельзя сделать. И даже нет минимума солидарности ни с матерью ее, ни с холодными медиками, ни с дирекцией приюта. Какой-то индивидуальный Аушвиц для одного инвалида, – говорю я себе в моменты отчаяния. Две-три женщины из персонала еще ее жалеют. Мои попытки организовать жилище в Париже, куда я мог бы привозить дочь для отдыха, не увенчались успехом, на письма мэру, премьер-министру и пр. пришел один и тот же длинный ответ на симпатичном бланке с веселым парижским гербом-корабликом: вас таких много, господин. И пока превратить ситуацию в «литматериал» не удается, а другого способа преодоления ситуации не знаю. Но вот тебе рассказать – уже кое-что.
После фундаментализма моим методом стало отсутствие всякого метода. Пишу, что в голову взбредет, принимаю любые ситуации и создаю, какие могу. Единственный ограничитель – не ранить другого намеренно…»

В приюте запрещено держать животных. Ни кошек, ни собак. Несмотря на регулярные передачи о пользе животных для больных, старых, инвалидов… Но не иметь их удобнее. Природа исправляет человеческую глупость и жадность. Филиал приюта расположен 20 километрах, на выезде из деревни в поля. Дочь ночевала там по возвращении из Лурда, и я поехал туда поздно вечером. Уже все улеглись спать, и в этой деревенской тишине навстречу шел, мяукая, котик! Деревенские кошки обнаружили приют и стали приходить подкармливаться, приручаясь…
Понятно, что дает присутствие животных: они не относятся к инвалидам иначе, им с инвалидами не скучно. Инвалиды могут проявлять инициативу к общению, не опасаясь, что их опять не заметят. Проявить же инициативу проще простого: предложить собачке вкусный кусочек.

Инвалиду приятно быть «как все». Например, в церкви подойти к священнику в порядке общей очереди. У того обычно действует рефлекс, – подчеркнуть внимание к инвалиду, и он направляется к нему сам, заставляя ждать «простых людей» и выставляя исключительность инвалида на всеобщее обозрение, от чего тот мечтает избавиться. Хотя бы спрятаться в толпе.

((*Эпизод в книге католички (и подвижницы), «разговаривающей с Иисусом в причастии»: ее включили в группу для поездки в Ватикан, она отказывается, но Иисус настаивает: «Ты должна ехать и быть на приеме у Папы». – «Зачем? Кому это нужно?» – «Мне: Я хочу туда проникнуть». – [Nicole Gaussererau] Comme un Ami à son ami, 1992.
Встретиться с ней не удалась, а книгу (анонимный самиздат) мне дал о. Пьер Магин году в 97-м, один из «священников Прадо», больной рассеянным склерозом. Николь работала с бывшими заключенными-алкоголиками. – Вспомнил о ней сейчас в Шартре, где я о ней и узнал, встретившись с о. Магиным. Как место помнит всё, когда мы забываем...))
[оказалось, что вдова Габриэля Луара ее хорошо знает! Едва я заговорил о Н.Г., как Анни принесла целых три книжки, недавно изданные в настоящем издательстве «Слово и Молчание». [Габриэль Луар был художник, особенно интересный в период своего увлечения Сезанном. А известность и состояние он сделал, изобретя новую технику витражей: вместо паянной свинцовой структуры он ввел цементную. Куски стекла как бы тонут в цементном слое.]

[одно дело, когда писатель рассказывает себе что-то новое, в первый раз, и читатель делается как бы свидетелем этого перворассказа; совсем другое – когда он хочет рассказать читателю известные вещи]

Суд, критика, ирония нуждаются в судье – Бог, публика, – чтобы быть произнесены. Если нет ни того, ни другого, остается собственное я, из которого нужно сделать слушателя, Бога, публику, раздваивая его. Это возможно писателю, но масштаб и стимул совсем не те.

За чтением Фернандо Пессоа: критикуя, бороться за место, занятое чем-то другим и другими, чтобы встать под любящие взгляды толпы. Бороться за место, чтобы получить прибыток, причитающийся этому месту.
В Пессоа есть «твердость 30-х годов», ницшеанское нечто, что-то от искусства культа плоти и язычества. (сказать ли «фашистский дух»? как-то неудобно)

Жить, чтобы понимать, понимать, чтобы жить

Предание обернется предательством: увидев, что ты готовый товар, тебя набьют бумажками денег, как чучело лисицы и птицы – соломой, и сложат в сундук и шкаф университета.
Задумавшись о своем, честный ремесленник создает произведение.

Ё +Ё = Ё
Турция, говорил бывший министр Бернар Кушнер, демократическая страна, где демократию защищает армия. Поэтому она может войти и быть «с нами». В противном случае Турция попадет в руки исламистов. Кушнер, продвигая желание «сильного класса» Франции, не замечает, что формулирует аргумент против вступления Турции в Евросоюз. Этот последний невозможен без некоторой однородности/солидарности нравов, прежде всего в отношении к политической свободе и правам личности. Если, конечно, хотеть, чтобы Европа оставалась местом развития культуры и цивилизации, а не прикрытием для все более очевидной цели финансово-политической бюрократии, – создать инструмент для своего утверждения в мире и для борьбы со своим аналогом в США. Внимание, господа: именно здесь Евросоюз, призванный, в частности, гарантировать от войны, рискует деградировать в инструмент соперничества на глобальном уровне, чреватого новыми конфликтами. И, не дай Бог, такого масштаба, что не хватит и тысячи гуманитарных организаций, подобных Кушнеровской («Врачи без границ»), где он так плодотворно проявился.
Европа не хочет 60-миллионной Турции из-за греков-киприотов. «Всего-то 400 тысяч», – с презрением сказал министр. Ай-ай, неужели турецкому господину чужд европейский, так сказать, идеал: дело не только в много и мало, есть еще идеи, принципы...
«Сколько у Ватикана дивизий?» – острил кремлевский сапожник году в 38-м.
[Тьери де Шартр в разговоре со мной: папе Пию XII сообщили о смерти Сталина, и он сказал: «Теперь он узнает, сколько у нас дивизий».]

Государство во Франции в 1936 г. усиливалось выжить таким, каким оно стало в конце XIX века. Глядя на большевицкий переворот и новое тоталитарное государство в России, стремясь избежать того и другого во Франции. Мысль очевидная: если дикости капитализма в России привели к взрыву, то нельзя ли окультурить их во Франции? Дать часть, чтобы не отобрали всё? Поделиться заранее?
Пример того, что «урок истории» может быть понят и усвоен. Правда, урок истории другой страны, России.
Инстинкт государственности во Франции был верен. И Вторая мировая и взлет коммунизма после нее вовсе не сделались «ускорителем революции», как предполагала «теория Ленина». Демократической государственности было на кого опереться: на большую часть населения, с которой «делились» 10 лет.
Совдеп развалился. Государству во Франции прямое разрушение больше не грозит. Однако наметилась перспектива, переживаемая как опасная: в других частях мира, в посткоммстранах, например, рабсила несравнимо дешевле, чем во Франции, и капитал устремился туда. Вплоть до гротеска: после отпуска французы приходят на работу, а завода нет.
Итак, теперь нужно бедное и беззащитное население. Хотя бы более бедное и менее защищенное, чем сейчас. Эта задача и стоит перед объединенной Европой, призванной объединить капитал перед лицом американского давления (реального или раздуваемого лукаво). Государство должно уменьшить свои прерогативы, свои обязанности контроля отношений капитал – население; удобно это сделать через приватизацию.
Обеднение населения тем более безопасно, что у него нет больше «возможного союзника и защитника» в лице совдепа.
Во Франции происходит то же, что произошло в России: раздел госсобственности. В России он оказался диким кроваво-черным. Во Франции он имеет «цивилизованный вид». Да и не верится как-то, что можно вернуться к капитализму 30 годов.

*
На пути к бестселлеру. И количество чему-нибудь служит: чтобы распробовать текст, нужно его минимальное количество. Минимум служит для сосредоточения читателя, приготовления ему «взгляда и слуха», чтобы он мог включиться, войти и потреблять: питать, кормить внимание; выводить из состояния ниши, инертности, неподвижности, бессмысленного слияния со средой (природы).
Так и оратор начинает говорить, а публика еще шевелится и кашляет.

Простота и узнаваемость текста – одно ли это и то же? Оставаться в пределах среднего минимального уровня знаний, даваемых школой и телевизором. Сильвия Жермен использует клише рекламных роликов, о чем я узнал из критической заметки (роман я не успею прочесть, потому что уже вышли новые романы, которые я тоже не успеваю прочесть.)
Другие вбили в голову публике мелодии, словечки, образы, а писатель пользуется всем этим, строя свою хижину тети Моти на сваях вбитых образов и словечек.

Вот карта местности. Большой город, городки, села, отдельные домики. Спустя десять лет, и двадцать – та же карта. Домов прибавилось повсюду, села стали городками, хутора селами, загустели пригороды.
Таков и мой жанр, «фрагменты». Отдельные фразы, слова вызывают и призывают подобное или противоречивое, сравнения пристраиваются рядом, восстают подробности.

Бросить публике кость банальности.

Люди, как вода, текут, куда наклонило; там-то и подставляют ведро политики, обработчики, добытчики.
@
В наше время вызвать живых к общению не менее трудно, чем мертвых.

Они молятся, они посвящают себя Богу…Познание природы, новое выражение и представление этого знание пришли из другого места. Вот где проблема религиозного сознания; вот где причина дезинтеграции веры…

[[[Мужество одного собиралось из поддержки многих. Осенью 1974-го после первой, разгромленной выставки готовилась вторая, в Измайлово. Накануне я был у Рабина. Говорили о том, что нужно пригласить известных диссидентов, например, Сахарова. С ним я незадолго до того познакомился благодаря Сергею Генкину (и в кухню вошла Елена Боннер на меня посмотреть). Оскар попросил меня позвонить Сахарову и пригласить его на выставку. Разговор состоялся, но Сахаров ответил неопределенно. У Рабина были Глезер и, кажется, Эльская и Жарких. И как все ободрились: Сахаров знает и, может быть, придет!]]].

Две странички из «Книги о горьковской ссылке» Елены Боннер.
А то ведь забывается, забылось, среди каких зверей мы жили.

*
Пригласить кого-то, как приглашают архитектора к шедевру, чтобы услышать его комментарий, – а взору открываются руины. («Руинная архитектура» 60-х годов в Америке: случайно узнал, что идея восходит к нацистскому архитектору Шпееру, предлагавшему «романизацию» городов, – возводить развалины для пущей торжественности).

Поучительно: увидеть transi (мраморная копия трупа, извлеченного из земли после 2-3 месяцев захоронения), чтобы больше не восторгаться своим телом. Эта практика распространилась в Европе в эпоху позднего средневековья, после Большой Чумы 1380 года; тогда же вошла в обиход и «пляска смерти».
Памятосмертие раннего монашества и запрещение говорить о смерти на обедах у Канта. Какое расстояние! После монахов 6 века прошло 11 веков до великого философа. После него прошло 3 века. Есть ли еще восемь веков впереди у этого гигантского безголового тела – человечества?

*
Вчера аббат Жильбер, харизматический «кюре хулиганов», по-своему рассказывал о похоронах зарезанного в 2005 году брата Роже Шюца. Приукрашивая, опуская папского кардинала. Но я был в Тезе и слышал: «Я имею честь представлять здесь...», – и перед гробом зарезанного он имел честь представлять «высокое начальство». Жильбер настаивал на том, что протестант Роже был тайно рукоположен в католические священники и что ему первому Ратцингер (ныне Папа) дал причастие во время Мирового дня молодежи в Риме… Опять эти легенды… почему не остаться в простоте вещей? Зачем суетливо замывать «пятно протестантизма»?
Мощный институт присваивает себе живую кровь, пролившуюся совсем в другом месте… Делать ли вид вместе с ним, что День молодежи и съезды Тезе одно и то же? Но вот в Тезе едут на свои деньги, а на День молодежи приходы посылают свою молодежь, оплачивают дорогу.

~
В Безансоне священник осужден за появление перед учениками катехизиса в голом виде (и никаких объяснений). В Эврё процесс над священником Вадебонкёром, склонившим подростка к соитию.

Ω
Молодая женщина рассказывала о годах студенчества. Юноша начал ухаживать за ней. Однажды весенним вечером они встретились, собираясь пойти в кино, разговаривали.
– И вдруг он стал быстро вертеться передо мной, быстро-быстро! – рассказывала она. – Очень меня это удивило.
Ее девичья фамилия была Хлыстова. О значении этой фамилии она и не подозревала.
Вдруг проступили невидимые до того нити и связи. Показались на миг и опять скрылись.
Предок ее был зачат именно после подобного кружения на собрании «голубей» или другой подобной секты. Где и зачинались «христы».
Жизнь напоминает интернетский текст, а странное верчение юноши – «линк».
Если б нашему зрению открылась страничка HTML нашей собственной жизни! Это было бы скорее всего невыносимо полным отсутствием свободы.

[откровение мне о свободе как покрывале необходимости и мучительность его]
~
Писатели все чаще производят тексты, которые как бы продолжают банкетные тосты. Наша эпоха удовольствий руководит умственной деятельностью.
Им хочется провести остаток оставшихся лет в покое физическом, экономическом и моральном. Вдали от скучных требований инвалидов, бездомных, безработных и беспаспортных, всех тех, кто истощают кассу социального страхования, заставляют занимать у банков, и кто, в сущности, не что другое, как приложение к собранию сочинений Золя в дорогом издании Плеяд. Их реальность и на самом деле сомнительна: кто замечает ее, и где? В прессе, в Национальной Ассамблее?

((((Критика тика и така
тактика критики тика
Литература поддакивания
Аплодирующий как актер))))

Pobeg ot sovremennikov

– Посидите здесь, подождите, – сказал он и вышел из комнаты.
Я последовал его примеру.
Сразу за дверью начинался лес. 20 10 04
~
Останемся живыми.
Сийеса спросили, что он делал во время террора (французской революции). «Я оставался жив», – сказал он.
Клерк в Шартре, он был автором программной брошюры «Что такое третье сословие?»
Если меня спросят, что я делал в эпоху благоденствия, в стране зрелой Европы, я отвечу так же.
Заслуги тут никакой.
Остаться живым, но не стать волком.

Французы проголосовали против проекта Евроконституции. Оппозиция эмоциональная, ответ на попытку провести ее быстро и неожиданно. Манипуляция бюрократии натолкнулась на народный инстинкт.
Язык конституции – язык мертвецов; она написана скучными людьми (Жискар дЭстен и Ко).
Этим ли языком описывать будущее.
[8 1006 Сегодня показали его соавтора, лидера фламандцев-националистов: сидит на фестивале шашлыков, сдувает пивную пену, тяжело переваливаясь, всходит в европейский парламент и произносит слова о культуре. Какой-то ужас. Кулисы объединенной Европы.]

Ω
Жизнь его интересовала с точки зрения удовольствий, и чтобы всего было всегда много, вдосталь и в запас.

Смерть. Что же другое дает глубину, если не она?
И мысли, и чувству.
Она в глубине любой перспективы.
Как подумаю, что умирать надо, скажем, не завтра, но когда-нибудь, так все останавливается, и руки к делам не идут.
Всё становится муравьиным: и небоскребы, и речи их, и потуги.
Вот ведь событие какое масштабное.
Вровень с душой человеческой.
Отделенность полная от чепухи.
И это я знал всегда.
Потому дела-то и не удавались.

’ ‛
21 июня 2005 вторник. Нормандия. Маша умирает. Директриса Куртель говорит мне по телефону о новой попытке Маши бежать из «Арша». Побег заключался в том, что она выехала на своем электрическом кресле в город и там потерялась, не зная, что делать дальше. Наконец, прохожие обратили внимание и позвонили в приют. Беглянку вернули в тюрьму.
Мой разговор с психиатром Дюжарденом по телефону: положение крайне трудное, согласитесь, нельзя ли созвать консилиум... – Ну, если мы будем собирать консилиум по всякому поводу, то времени ни на что не хватит...
М… собирается в Африку, и вот у него нет денег (он их не считает), и ему кажется, что другие во всем виноваты: увидев меня звонящим по телефону, говорит, что я могу и из будки…
Нищета должна быть терпелива, говорю я себе: из-за Маши прежде всего, ибо где же мне останавливаться, если не у М…; хуже того, смертельная жара на носу. И вообще смерть, где уже ничего не нужно.
«Праздник музыки» сегодня, и приходится возвращаться в Париж, несмотря на него.

[Получение визы в посольстве Берега Слоновой Кости для аббата К...]

((Социальное произведения: фактор объединения и обсуждения: предлог быть вместе: переживание вечности рода))

Охваченная паникой толпа в Багдаде раздавила сотни. Точнее говоря, толпа «раздавилась».

*
И еще другая мысль: как входят в сферу публичного общения, в «культурное пространство»? Через контроль и фильтр утвердившихся в нем, через «функционеров». Но возможно и другое – устанавливая постепенно собственный контакт с публикой, непосредственно, долго, с потерей [оплачиваемого] времени.

«послушного судьба ведет, а упирающегося тащит»… да нет, мы несем ее на спине под балдахином, а она нас бьет палочкой, чтобы шли все туда же. Писать или говорить об этом – не усиливать ли судьбу. Не провоцировать ли ее.

~

– Вы прожили долгую жизнь, мэтр, скажите ваше последнее слово, сообщите итог вашей жизни человечеству. – Мудрец не отвечал. Исследователь умолял. После всех трудов он требовал награды, заработка: иначе зачем этот риск и эти все страдания и опасности, которые преодолел, до него добираясь? Скажи, философ, а я скажу человечеству и получу мою честную зарплату! Наконец, тот наклонил голову в знак согласия, и ученый приблизился. Мудрец улыбнулся, поднес палец к устам и произнес: – Тссс!
(философский китч)


Неужто все так: выучили что-то однажды и повторяют до смерти? Бессмысленные попугаи? Стало быть, неслыханная привилегия – сомневаться? Они-то ни в чем не сомневаются, сомнение есть предчувствие другой дорожки мысли, параллельной или уводящей неведомо куда. В них встроены колесики, и по рельсикам они едут и катятся.

Общественное, социальное, – вот вино забвения человечества. Вместе можно торжествовать на стадионе, терпеть жару, убивать… организованно, когда убийство перестает быть преступлением.
В поисках вдохновения. Дыхания. Отдохновения. А в городе газы, жирные запахи, кал.
Отбежать в сторону – и жить, жить. Ждать, ждать. Ждать жизни. Жить ожиданием. А потом затрястись, закашляться и исчезнуть. А еще лучше уплыть в море и плыть, плыть, пока достанет сил. Потом, может, и спохватишься, захочешь вернуться, а вот уже нет, нельзя.

И куда только смотрел полковник Катушечников? Когда писательница Анни Эрно соединялась в экстазе с «русским дипломатом С.», который к ней подъехал еще в Ленинграде. Он был приставлен к группе французских писателей (уж не кагебешник ли или, как предпочитает говорить ныне Путин, чекист?) Анни открыла ему изустный способ любви и поведала о сем в бестселлере Se perdre («Заблудиться»). И она говорит еще, что нетрудно вычислить сего С., бывшего сотрудником посольства советского в 88-89 годах. Представитель уходящего мира марксистско-ленинского сумел-таки доставить удовольствие представительнице мира литературного страны капитализма зрелого.
К сожалению, многие спасители русского народа ушли уже в мир иной. Шаховская, например, показала бы несостоятельность Анни, смешивающую понятия Русский и советский. Ясно, что это разные вещи. Были, по крайней мере, еще в те годы. Анни рассказывает о том, как советский дипломат (и, небось, шпион) С. одевался после любви и всегда уточнял, в каком магазине куплена вещь: трусы – от Диора! рубашка – от Кардена! штаны – от Хертера! Как это напоминает, знаете ли, новых русских! Ах вот, откуда они! Да почему ж тогда – новые? Все те же старые, перенявшие места торговли и кражи.

~
Эксбиционизм рекламы (женского тела) вызывает острую реакцию у части населения другой культуры (арабов, например, ибо Коран не знает воздержания как цели и добродетели); разбуженная мужескость находит выход в агрессивнос­ти созревающих подростков. Спровоцированный сексуальный импульс конвер­тируется (сказать ли «сублимируется»?) в агрессив­ность. Нельзя немедленно удовлет­ворить его и погасить. Да импульс и слеп: у юноши переполнены семенные железы, а он почему-то затевает драку.
Нужно ли ждать взрыва молодежной преступности? В страхе перед нашествием иррационального (коллективного психоза) отдать себе отчет в том, что насаждение полового влечения чрева­то (да не тем). И его должно контролировать, не только про­паганду войны и расизма.

~
Умудренные опытом жизни. Опыт в основном тот, чтобы молчать, когда надо, и говорить, что надо, чтобы ни в коем случае не повредить своему положению, а напротив, увеличить, усилить и иметь все больше денег и угодий. Боже, какая скука. Какое разбазаривание жизни на глянцевые обложки, общие места, произносимые внушительно и с расстановкой, их аплодисменты друг другу и профессиональный смех по поводу предположительно острот.

~
Вторник 17-го. Усталость, устарость. Вот и все. Усилия направлены на то, чтобы сохраниться в усвоенной роли, в этом славном социальном футлярчике – где так уютно душе сидеть и откуда выглядывать. И вдруг – бац! – [взвиваются знамена], надвигается замена, изгнание из футлярчика, а потом и вообще из существования на земле сей. Как, откуда берутся дикари сталины-гитлеры, чтоб и самое малое отведенное нам время потратить на избивание себе подобных, тратить наше время на омерзение? Ну, очаровали дикари сии, но как это нашлись помощники у них, повторявшие их конвульсии на местах? Как это у них нашлись послушные жертвы? Уж не культура ли христианская к тому приготовила? О, как хочется вытянуть причину из клубка последствий.
Проблема всеприсутствия и всемогущества Бога (особенно в 85-95-х годах). При сценах насилия всякого рода, в т.ч. и моих внутренних надо мною же, наступало болезненное недоумение, меня парализующее до сих пор. Настоящего решения этой проблемы в богословии нет. Есть терапевтическое размазывание.

[[Едуард Ершоу, писатель
…стало быть, ни капли славянской крови: я сам славянин, я знаю. Китайское лицемерие, славянская лень, монгольская жестокость, – вот три источника и составные части светлого будущего. Впрочем, я давно оставил политику.]]

~
((((Приготовлялся и я, вернее, надеялся, когда мы, отужинав, покинули ресторан. Идя вслед за нею по коридору и провожая взглядом линию бедер ))))

Место определено. А теперь самый гудок и время. Слезы подступили к моим глазам и навернулись. Причина такого волнения явно не соответствовала, это правда, но ведь когда она соответствует чему-либо?

Воскресенье 16-го. О, какой напор создает желание, желающий вылиться во что-нибудь, в ухаживание, в писанину. И женские образы, когда-то милые, приближающиеся лица, юные, красивые, на нынешние фотографии которых я не решаюсь смотреть. И юные, расцветшие, старость которых я не увижу, к ним приближаясь, хочу ли просто наслаждения, или получить толику сока жизни? Мое устающее тело, его странные ночные вибрации старения, изнемогания, прекращения.
==
Крепость темы, упругость изложения, наполненность метафоры. А то все зависть к успеху, раздражение от неприглашенности. Так как теперь все от этого зависит: пригласили или нет. Даже неважно, кто. Потому что можно выбирать среди приглашений. Это как товар в магазине. В конце концов, чьи деньги крупнее, туда и пойдем. Нельзя всех пригласить. И почему так уж и нужно быть приглашенным? А? Неужто все к этому сводится, чтобы род продлевать – и отсюда все прочие удовольствия, необязательно с либидо связанные. Средние века беспокоились вслед за Библией, что органы наслаждения прямо с испражнением связаны. Если нечисто, то не трется ли в окрестностях нечистый?
Тут как раз оркестр вальс заиграл, и я бросился Клер искать среди других приглашенных. Смотрю, а ее господин приглашает к буфету, и Клер, улыбаясь, идет. Я-то знаю, что это ничего не значит. А он нет. Он-то надеется на сближение, ну, на ласки там, на объятия. Клер – социолог профессиональный, она все выспросит и даже тайно запишет на магнитофон миниатюрный, микрофончик у нее в лифчике спрятан, а батарейка в трусиках. Да, да, говорит, и пить шампанское не спешит, а тот-то соловьем разливается. До чего все-таки легко мужчина попадается в ловушки. Ему только бедро покажи, и все кончено. Все тайны выдаст производственные, семейные. Если есть деньги – отдаст.

~
Сон до одиннадцати сегодня: ленивый, одурманивающий, невозможно из него выбраться. Да и незачем, жизнь как-то кончается постепенно.
А если никому не нужно, то зачем и разговаривать. Можно просто смотреть.

Млеев Глеев Юрий Клеев Тлеев Саша Хуянкин, дипломат
Степан Цар, писатель американский.

~
Повесть о напряжении. Юноша видит: соревнование в питии водки, окно, откуда слышались буги-вуги, разбили дружинники кирпичом. Встреча космонавтов на проспекте. Пиво, сосиски, толпы. Дураки. Неужели все дураки, а я нет? Все эти десятки тысяч не правы, а я один – прав? Стало не по себе, но свободно. Красавица Наташа Блохина, Эльвира и гуляние с ней, революция и листовки. (61-62, выпускной десятый класс 672 школы)

Тогда мы организовали революционный кружок. Официально он был философским. Вошли в него Паша Леонов, Юра Берлин, Коля Евстафьев. Кандидатом были, того не зная, Витя Ясновский, еще один соученик по прозвищу Гигант, школьный поэт Женя Фридман. Целый год мы изучали, как могли, философию. Я ездил особо в библиотеку Исторического музея читать – а точнее, бороться с полной непонятностью – Гегеля и Канта. На чтение их подвигнул… Ленин. Он был ближайшим по времени теоретиком революции, узурпированной Сталиным, а ныне партийной бюрократией…
Пора переходить к практике! Народ ждет нашего слова, нашего первого шага! Была составлена листовка «Обращение к честным людям». Ее взялся размножить Юра Берлин, потому что у его бабушки Сибор была пишущая машинка.
Надо же такому случиться, что Юрина мама собралась его брюки постирать и нашла проект воззвания в кармане. Когда Юра пришел домой, мама упала перед ним на колени и заплакала:
– Юрочка, тебя посадят вместе с твоими товарищами, и не только вас, а и все семьи! И меня, и бабушку! Пожалей твоих родных, Юрочка!
Проект обращения был уничтожен на месте, и Юра дал слово выйти из страшной организации.
Крайне смущенный, он рассказал обо всем на экстренном собрании кружка. И заявил, что дал маме честное слово.
Событие произвело на остальных угнетающее впечатление. И как-то всё раздробилось, засохло. Борцов непреклонных осталось двое, Евстафьев и я. Мы стали склоняться к легальным, заведомо половинчатым формам борьбы… Выпускать стенгазету с острыми проблемными статьями… И действительно, потом приехали из Роно ее снимать, запрещать. Завуч по прозвищу Чума остановила меня в коридоре и сказала, смотря злыми глазами: «Вы, Боков, иронист!» Самая, впрочем, отважная корреспонденция была с Малой Вузовки, 4, где тогда располагался союз баптистов и адвентистов. В большом окне был встроен витраж с надписью: «Бог есть любовь». Такой экзотики в стенгазете советская школа вынести не могла.

Что не помешало мне записать в дневнике (и чего стоило прятать его от мамы!) в 62-м: «через десять лет мы будем у власти». Кто такие «мы» я не знал. Но где-то «мы» были, и начал их искать.
Спустя десять лет уже многие погибли, арестовались, а меня, как рыбу, подводили к сачку тюрьмы, потом эмиграции.

Под влиянием Герцена я пошел искать «наших» в университет. И сразу напал на диссидента: документы принимал Владимир Жучков, имевший отношение к «делу Панарина», рисковавший исключением… «Не так всё просто!» – начал он мудро, когда я сказал ему, что пришел искать истину. А мог бы прыснуть в кулак.

оОо
(Встреча с девушкой была случайна, а последующее вслед за этим необходимость: пришли к нему, уселась в кресло, а он вдруг заметил черные полоски резинок под светлым платьем, и еще рельеф лифчика. Женщина сводит мужскую сексуальность к нулю, вернее, приводит к нему, точнее, в него.
– Ноль, ноль! – закричал он, закрыв лицо руками.
Баллистические, простите, фаллистические расчеты. Тьфу, черт, фаллические. Извините, фаталистические. Просчеты.
Знал он и то, чего другие не знали, например, о Будде. А знание, как известно со времен египтян, дает власть.)
~
Тоталитаризм – реакция рода против индивидуализации, вот и все. Против атома личности. Мы вышли из эпох корней и ствола, мы живем в эпоху кроны: миллионы отдельных листьев. И напрасно стремятся листья объединиться, сделаться ветвью. Напрасно ствол хочет стряхнуть с себя крону ужасами революций. Нужно дождаться осени и зимы, которую листья не переживут. [за чтением цитаты из Шопенгауэра]

Наша бедность граничила с нищетой. Мама работала в институте прогнозов, мы жили в восьмиметровке при кухне большой квартиры в Уланском переулке. Шесть семей. И вот мама решила готовить кандидатскую диссертацию. Полагалось сдать экзамен по философии. В доме появились неожиданные книги, в том числе философский словарь. Розенфельда, если не ошибаюсь. Розенфельд и др. Там можно прочитать, например: Декарт. Крупный буржуазный мыслитель, идеалист, деист… и так далее. Шопенгауэру полагалось определение более смачное, реакционный мракобес. Удивляющие ныне выражения, а тогда привычные, слышанные по радио и в газетах. Но Розенфельду и др. пришлось сформулировать идеи мракобесов, прежде чем их «развенчать». И тут открылось много интересного. Когито эрго сум… а ведь правда, какое еще может быть доказательство моего бытия? Ну и новость для советского школьника! 58-59 годы, мне 13, 14 лет. Из-под советского мусора выглянула странная, чудесная действительность, где не было команд и речей, и люди спокойно говорили свое. Не боясь. Где не было ни сталинов, ни партии с ее дурацкими съездами. В какой-то другой части света, не похожей на нашу.
~
Алхимия объясняла материю через чувства, – симпатия, вражда металлов, любовь элементов. А химия объясняет чувства любви и вражды движением молекул в нервной системе.

Уроборос: змея, кусающая себя за хвост.

@

нельзя вернуться в прошлое, и прошлое позвать с собою тоже нельзя

В бассейне разные сюжеты: мускулистый негр и крепкая японка, замечательные пловцы. Вот история их любви, желательно трагической.[…]
Или вот еще: дочь нового русского приезжает в Париж, влюбляется в богатого француза, предпринимателя аристократического происхождения. Она ему не пара, но сердцу не прикажешь. И мафии подмешать, и Анни Эрно. Замешать на мафии квас сей. Пруста подсыпать, похрустеть для приманки. Тетка де Кра… объясняет ему историю русского займа пополам с Дягилевым.

(((журналист Макава, любитель жестокой кухни, писатель Тлеев, брат композитора Млеева. Звонко и занятно говорил чепуху.)))


Просыпаясь, утром, вспомнив о воспоминаниях Солженицына. Там было братство, а по выезде оказалось, что лидерство. Надежда на братство обернулась реальностью лидерства, осложненная тем, что лидеры имеют наилучший доход. Вот причина «войн в эмиграции».

@
Почему-то о «Яблоке»: Явлинский – талантливый политический мыслитель, конституциалист, законник. И однако он склонился к интеллигентской оригинальности, почти капризу: само наименование партии обозначило тупик, если не было главным препятствием, ибо это название перформанса, а не партии, оно слишком забавно и потому ложно, то есть не соответствует цели – объединить людей для определенной задачи; перформанс кончается. Они смешали жанры.

Группировки, схватки. Значение аргументов невелико. Нужно, конечно, обсуждать. Но помнить, что все споры и разговоры суть времяпрепровождение обреченных. Помнить, но не настаивать. Не связываться с глупцами. И резких обозначений избегать.

Ваня Ножевич
Рассказы о напряжении.
Применение жизни



Она быстро мылила голову обрубками рук. Целой была только правая нога. Три другие конечности, ампутированные, разной длины. Это отсутствие симметрии в искалеченности усиливало ощущение беспорядка тела, внесенного катастрофой (автомобильной?). Меньше тридцати лет, симпатичное и недосягаемое лицо. В первую встречу я предложил включить душ, вообразив, что ей трудно дотянуться до кнопки. Она вежливо отказалась, по ее лицу прошло выражение приветливости. Она передвигалась, скользя по полу на ягодицах, а в гардероб ее уносил мужчина, быть может, ее отец.
Ее присутствие меняло пространство: иной масштаб жизни: память об иных измерениях жизни, выходящих за пределы узенькой нормы. Узость и теснота нормы. «Аномалия», «исключение», возвращающее реальности полноту.
Плавала и ныряла она великолепно, стремительно, словно дельфин. В плавании она обретала неповрежденность. Полноту телесности.
(из встреч, которые меня… ют.)

(дочь тоже любит воду, в ней мертвый вес тела уменьшается, вода ее немного освобождает)